Эгштрем, видимо, был сильно расстроен.

– Да, сэр. Похоже было на то, что он готов отправиться в море за сто миль в старой калоше, чтобы заполучить судно для фирмы. Если бы фирма принадлежала ему и нужно было ее еще на ноги поставить, он бы и то не мог сделать большего… А теперь вдруг… совсем неожиданно. Вот я и подумал: «Ого! Хочет прибавки жалованья… вот в чем тут дело». «Ладно, – говорю я, – не к чему поднимать шум, Джимми. Скажите только: сколько вы хотите? Всякое разумное требование будет удовлетворено». Он поглядел на меня так, словно старался проглотить что-то, застрявшее у него в горле. «Я не могу оставаться у вас». – «Что за дурацкая шутка?» – спрашиваю я. Он покачал головой, а я по глазам его увидел, что он как будто уже ушел. Тут я на него накинулся и стал ругать. «От кого это вы бежите? – спрашиваю. – Кто вам пришелся не по вкусу? Что вас задело? Да у вас ума меньше, чем у крысы, – крыса и та не побежит с хорошего судна. Где вы думаете получить лучшее место, такой-сякой?» Уверяю вас, я его здорово отделал. «Эта фирма не потонет», – говорю. А он вдруг как подскочит. «Прощайте, – говорит и кивает мне головой, словно какой-нибудь лорд, – вы неплохой парень, Эгштрем. Даю вам слово, если бы вы знали причину, вы бы не стали меня задерживать». – «Это, – говорю, – величайшая ложь. Я знаю, чего хочу». Он так меня взбесил, что я даже расхохотался. «Неужели не можете подождать хоть минутку, чтобы выпить этот стакан пива, чудак человек?» Не знаю, что это на него нашло; он как будто дверь не мог найти; уверяю вас, капитан, забавное было зрелище. Я сам выпил это пиво. «Ну уж коли вы так спешите, пью за ваше здоровье из вашего же стакана, – сказал я ему. – Только запомните мои слова: если будете продолжать эту игру, вы скоро увидите, что земля для вас слишком мала – вот и все». Он бросил на меня мрачный взгляд и выбежал из комнаты, а лицо у него было такое, что хоть ребят пугай.

Эгштрем с горечью фыркнул и расчесал узловатыми пальцами белокурые бакенбарды.

– С тех пор так и не могу найти порядочного человека. Одни неприятности. А разрешите спросить, капитан, как это вы на него наткнулись?

– Он был помощником на «Патне» в то плавание, – сказал я, чувствуя, что обязан дать какое-то объяснение.

С минуту Эгштрем сидел неподвижно, запустив пальцы в бакенбарду, а затем разразился:

– А кому какое до этого дело, черт возьми?

– Полагаю, что никому… – начал я.

– И чего он, черт возьми, решил уйти?

Вдруг он засунул в рот левую бакенбарду и, пораженный какой-то мыслью, воскликнул:

– Черт! А ведь я ему сказал, что земля окажется слишком для него мала…

Глава XIX

Я вам рассказал эти два эпизода, дабы показать, что он с собой проделывал в новых условиях жизни. Таких эпизодов было много, – больше, чем можно пересчитать по пальцам.

Все они были равно окрашены той высокомерной нелепостью, какая делает их глубоко трогательными. Отбрасывать свой хлеб насущный, чтобы руки были свободны для борьбы с призраком, – это может быть актом прозаического героизма. Люди поступали так и раньше (хотя мы, пожившие на своем веку, знаем прекрасно, что не душа, но голодное тело делает человека отщепенцем), а те, что были сыты и намеревались быть сытыми всю жизнь, аплодировали такому почетному безумию. Он действительно был несчастен, ибо никакое безрассудство не могло его увести от нависшей тени. Всегда храбрость его оставалась под сомнением.

Да, по-видимому, нельзя уничтожить призрак факта. Вы можете ему противостоять или избегать его, а мне приходилось встречать людей, которые подмигивали знакомым теням. Видимо, Джим был не из тех, что подмигивают; но я так никогда и не мог решить, какова его линия поведения – избегает ли он своего призрака или ему противостоит. Я изощрял свою проницательность и в результате обнаружил лишь то, что различие меж тем и другим слишком неясно, как бывает и со всеми нашими поступками, – определенно решить это было нельзя. Здесь могло быть и бегство, и своеобразная манера вести борьбу.

Людям заурядным он вскоре стал известен как непоседа, ибо то была самая забавная сторона его поведения. Спустя некоторое время о нем знали все, он, несомненно, пользовался известностью в круге своих скитаний, а диаметр этого круга равнялся приблизительно трем тысячам миль; так знает вся округа какого-нибудь сумасброда. Например, в Бангкоке, где он нашел место у братьев Юкер, фрахтовщиков и торговцев тиковым деревом, жалко было смотреть, как он разгуливает при свете дня, лелея свою тайну, которая была известна всем, вплоть до бревен на реке. Шомберг, содержатель отеля, где жил Джим, волосатый эльзасец с мужественной осанкой и складочное место всех скандальных сплетен, сообщал, бывало, опершись обоими локтями о стол, приукрашенную версию истории Джима какому-нибудь посетителю, который жаждал новостей наравне с более дорогими напитками.

– И заметьте, он один из лучших парней, каких вам приходилось встречать, – великодушно заканчивал эльзасец свой рассказ, – выдающийся человек.

В пользу случайных посетителей заведения Шомберга говорит тот факт, что Джим ухитрился прожить в Бангкоке целых шесть месяцев. Я заметил, что люди, совершенно его не знавшие, привязывались к нему, как привязываешься к милому ребенку. Он всегда был сдержан, но, казалось, самая его внешность, его волосы, глаза, улыбка завоевывали ему друзей, где бы он ни появлялся. И, конечно, он был не дурак. Я слышал, как Зигмунд Юкер (уроженец Швейцарии) – кроткое создание, измученное жестокой диспепсией и так сильно хромавшее, что голова его склонялась градусов на сорок пять в сторону при каждом его шаге, – заявил ободрительно:

– Для такого молодого человека он отличается большими способностями.

– Почему не послать его вглубь страны? – с тревогой намекнул я: Братья Юкер владели концессиями и тисовыми лесами внутри страны. – Если, как вы говорите, у него есть способности, он совладает с работой. И физически он к этому приспособлен. Здоровье у него превосходное.

– Ах! Великое дело в этой стране уберечься от диспепсии! – завистливо вздохнул бедный Юкер и украдкой поглядел на свой больной живот. Когда я уходил от него, он задумчиво барабанил пальцами по столу и бормотал:

– Это идея! Это идея!

К несчастью, в тот самый вечер в отеле произошел неприятный инцидент.

Не могу сказать, чтобы я сильно порицал Джима, но инцидент поистине был прискорбный. Он относился к категории жалких трактирных ссор, а противником Джима был датчанин с неприятными глазами, – один из тех парней, что пишут на визитных карточках под своей никому неведомой фамилией: «Первый лейтенант Королевского Сиамского Флота». Парень, конечно, на биллиарде играть не умел, но, кажется, не любил быть битым. Он выпил достаточно, чтобы разозлиться после шестой партии, и сделал какое-то презрительное замечание по адресу Джима. Большая часть присутствовавших этих слов не слыхала, а у тех, что слышали, воспоминания как будто улетучились под влиянием жутких событий, не замедливших последовать. Счастье для датчанина, что он умел плавать, ибо дверь выходила на веранду, а внизу протекал Мейнам – река очень широкая и черная. Лодка с китайцами, отправлявшимися на какую-то воровскую экспедицию, выудила офицера короля сиамского, а Джим около полуночи явился без шляпы на борт моего судна.

– Все в комнате как будто знали, – сказал он, еще не успев отдышаться после поединка.

Принципиально он, пожалуй, сожалел о происшедшем, но заявил, что в данном случае «выбора не было». А привел его в ужас тот факт, что всем и каждому известна его тайна, словно он разгуливал, таская все время за спиной свое бремя. Понятно, что после этого он не мог остаться в Бангкоке. Его единогласно осуждали за зверское насилие, столь неподобающее человеку в его щекотливом положении; одни утверждали, что он был в то время вдрызг пьян, другие ставили ему на вид отсутствие такта. Даже Шомберг был сильно раздражен.

– Он очень славный молодой человек, – говорил мне хозяин отеля, – но и лейтенант – молодчина парень. Он, знаете ли, каждый день обедает за моим табль-дотом. Сломан кий. Этого я не могу допустить. Сегодня утром я первым делом пошел к лейтенанту извиняться и, кажется, уломал его. Но вы подумайте только, капитан, вдруг каждый начнет выкидывать такие штуки! Ведь парень мог утонуть. И я же не могу сбегать в соседнюю лавку и купить новый кий. Мне приходится выписывать их из Европы. Нет, нет! Такой характер ни к черту не годится!..